Мое "счастливое детство". Первое, что помню, так это октябрь 1941 года - эвакуация из Москвы. Подсадили меня с матерью в вагон - теплушку, оборудованную для перевозки людей. Несколько ярусов настилов из досок. Я сразу полез на первый ярус, но нам сказали, что наше место под ним, на полу. Полезли вниз. Это время как то фрагментарно, общей картины нет. Затем бомбежка, и я с просонья помню, что лечу кудато и затем шмякнулся на землю. Через какое то время меня нашла мать. Потом узнал, что вагон наш разнесло на щепки, а мы уцелели потому, что были в самом низу, на полу. Это было мое первое сотрясение мозга и по ночам начались какието судороги, от которых избавился только тогда, когда пошел в школу, но голова очень часто болела. Потом нас опять, после осмотра, кудато запихивали. Привезли нас в Казахстан, в город Петропавловск. Мать горбатилась на мукомольном комбинате. Таскала на своем горбу мешки с мукой весом в 60 кг. Что помню в этот период, так это то, что постоянно лазал под сломанные машины и трактора. Можно считать, что это первое увлечение техникой. Как жили и чем питались, хоть убей, ничего не помню. Но мать говорила, что лучше и не вспоминать, поскольку местное население любви к русским отнюдь не питало, да и сами жили в нищете и голоде. А байки типа "Ташкент - город хлебный", это, как сейчас говорят, для "пропагандонов". В Москву вернулись в 1943 году. Дед с бабкой никуда не выезжали. Бабка Аня работала в госпитале, на горе, напротив дома, который разместили в здании школы. Дед успел побывать в "народном ополчении", но его, как специалиста(кузнец, газо и электросварщик) отозвали, поскольку ведь комуто нужно было "ковать победу". Все в ополчении были из одного района, а командиром им назначили участкового мента, которого они и пристрелили в первую же ночь. Это он мне рассказал намного позже, по пьяни, поскольку пил, как лошадь. Бывало, в день получки, событыльники приведут его домой, прислонят к двери, позвонят и убегают. Бабка открывает дверь, а дед падает в прихожую, мордой об пол, поскольку бывает в полной отключке. Ну и естественно уже без денег. Вскоре бабка начала его встречать, в дни получки, прямо у ворот завода Серп и Молот( бывший Гужона). Жрать в доме всегда было практически нечего. Питались тем, что бабке удавалось принести из госпиталя. Иногда сам приходил туда, поскольку часто перепадало от раненых. Маленький был еще - жалели. Мать устроилась дежурной на подстанцию, расположенную на Таганке, на мизерную зарплату( хотя, в то время, других и небыло ). Главной(и практически единственной) едой была картошка и капуста, которую сами и выращивали на огроде. Он представлял из себя участок земли, выделенный деду(и многим из тех, кто с ним работал) от предприятия в подмосковной Немчиновке. Мало того, что нужно было все посадить, а потом вырастить, необходимо все это еще было и охранять, поскольку желающих поживиться было навалом, начиная от местных жителей, кончая солдатамии с близлежащего аэродрома, котрые жили тоже в проголоть. Могли и выкопать только что посаженную картошку. Рядом с участками соорудили шалаш, в котором и обитала охрана, созданная из посменно дежуривших самих работников завода и их семей. Я с матерью тоже там ночевал несколько раз, было романтично и ощущение чегото полезного. Хотя сами(чего греха таить) ходили тырить на колхозные поля и ферму. Но за это давали большие сроки, поэтоу этим занимались, в основном, дети до 12 лет(старше попадали под Уголовный кодекс).Капусту солили и хранили в холодной комнате вместе с картошкой(затем дед сделал ларь, в прихожей, рядом с нашей комнатой). Но соседи все равно ухитрялись тырить потихоньку. Скандалы в квартире были постоянно и по любому поводу. Могу вспомнить хотябы то, как подсчитывалась электроэнергия. Счет приходил общий на всю квартиру, ну а потом начинались расчеты и перерасчеты. Учитывалось все:сколько человек в семье, вплоть до того, сколько раз ходили в туалет и зажигали там свет, аналогично и в ванную и на кухню. Поскольку каждая семья наровила сама посчитать, то потом начиналась грызня за 0,2 копейки в расчетах. И тут вспоминали все про всех. Или история с телефоном. Дело в том, что он был персональным у соседки за стеной, Галие Галеевны. Она была дочь репрессированного в последствии видного коммуниста Татарии(обвинили, что он саамизванец, хотя может так и было). У нее была самая большая комната в квартире, в которой между окон стоял огромный резной дубовый стол, над которым висел в золоченой раме большой портрет Сталина, а на соседней стене чуть поменьше портрет Ленина. У двери стоял тоже огромных размеров платяной шкаф(тоже довольно вычурный) и в углу широченная кровать. Работала она завскладом, и поэтому считалась чемто зазеркальным. В 1945 году она привела к себе демобилизовавшегося мужика(лет на десять моложе), которого звали тоже Алексей Николаевич, и у него тоже был день рожденья 25 декабря(как у меня, плюс полный тезка). Устроила она его работать в Подлипки(Реутово) во всем теперь известную фирму, и жили они припеваючи, на зависть всем остальным соседям. Что мне больше всего запало в душу, так это то, что после очередной(и довольно частой) пьянки она, как благодетельница, приносила нам банку (из под съеденных ими шпрот) с маслом, куда мы мокали хлеб, и это считалось у нас деликатесом. Они же первые купили телевизор. И вот тут весь состав квартиры потребовал, чтобы она вынесла телефон в коридор, чтобы им могли пользоваться все, что она категорически возражала. Бились с ней долго, в плоть до обвинений в антисоветчине. На третий месяц она всетаки сдалась. и телефон был повешен в коридоре(пришлось мастеру заменить, поскольку прежний стоял на столе) и наступило счастье от одержанной победы. Только теперь приходилось бежать на каждый звонок и потом звать того, кому позвонили, но зато все еще больше были в курсе событий о каждом. С мытьем коридоров и кухни было проще: был составлен жесткий график подушного дежурства, который соблюдался неукоснительно. Соблюдение чистоты в туалете - это отдельная песня, и поскольку он был один на всех, то был под постоянным присмотром и нарушитель(нассавший мимо)был обложен всегда всеми матерными словами, часто употребляемыми в обиходе, которому приходилось вытирать за собой. В кухне была огромная печь(кажется на шесть комфорок)которая топилась дровами, так же как и колонка в ванной. Дрова закупались сообща и хранилсь в сарае. У меня и двух сыновьях(Сашка и Валька) полковника ГБ(тоже соседа по квартире, занимавший две смежных комнаты) было тайное задание: тырить уголь, который собственно лежал у дома, поскольку он отапливался из собственной котельной. Так что было всегда сухо и тепло. А истопником был тогда дядя Гриша, у которого в котельной было много книг, и который успел отсидеть еще в довоенное время. В котельной он и проживал, поскольку у него другого жилья и не было. Кем он был до этого так и осталось тайной. До сих пор жалею, что после его смерти не забрал его библиотеку себе, мы ведь с нимо здорово сдружились в последнее время, и он мне говорил, что сейчас это тебе читать несколько рановато, но детство, ведь оно быстро проходит. А потом какая то сволочь их все сожгла в топке.Еще две смежных комнаты занимала семья Горшелевых. Сама Ася, ее бабка(абсолютно безграмотная) и дочь Галька(на 4 года старше меня). Галька была потаскуха от природы, которая позже мне, тринадцатилетнему, доходчиво объяснила "где, куда и как". Ася тоже в 1945 году привела себе мужика: поляка Франца. Поскольку она работала лаборанткой гдето, то постоянно таскала спирт домой, где они тоже не просыхали от застолий. Это гады и отравили моего кота, который у меня появился в 1948 году(кличка Козак), поскольку с ним больше игралась Галька, что сильно мешало ее учебе. Чем был знаменит кот. На уровне подоконника, по всему периметру дома, был широкий карниз, по которому кот постоянно и шлялся, поскольку гулять на улицу его не выпускали. В то время холодильников еще не было, поэтому многие выкладывали продукты, завернутые в бумагу, за окно, привязывая их веревкой. Так вот кот, перегрызая веревки, все тащил к нам домой(подкармливал. так сказать, то колбаской, то курочкой, то мясом). А все думали, что это вороны разбойничают. И он очень меня любил и поэтому жалко его было до слез. Концерт я им конечно устроил, но потом меня за это еще и выпороли. Я их возненавидел на всю жизнь. Ну а в чулане, гдето метров шесть, жила еще полуглухая Марфуша. Про нее сказать нечего, поскольку ее вообще мало кто видел, да и была она, по сути, безсловестная. В моменты перемирия все(как правило пред Новым Годом) скидывались и лепили пельмени и устраивали застолье на кухне. А потом опять ссорились. Вообщем настоящий образчик СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО БЫТА, который всем и устроила советская власть. Естественно, кроме себя любимых. Поскольку жили очень бедно, то и одевали меня довольно своеобразно. Летом все пацаны щеголяли в шароварах и майках, и это считалось нормальным. Некоторые были даже босяком, но у меня было нечто, похожее на сандалии. Все остальное время ходил в солдатской шинели, которую бабка принесла из госпиталя(наверняка с умершего). Конечно она была самая маленькая, но мне она была до пола. Так я в ней и подрастал, пока она совсем не изтлела. На голове у меня была финская вязаная лыжная шапочка с единственной прорезью для глаз. Когда было довольно тепло, я ее закатывал на верх, чтобы открывался рот. Осенью и весной носил ботинки на кожемите: это пресованный картон, пропитанный какойто дрянью. Подошвы быстро снашивались и их приходилось постоянно подбивать. Так дед научил меня еще одной профессии, научив прибивать новую подошву деревянными гвоздями. На каблуке всегда была привинчена шурупами подкова, чтобы он меньше стерался. Ну а зимой носил валенки. Были в то время страшные холода( часто было за -32, и тогда мы не ходили в школу, но все равно гуляли на улице, играя в хоккей). Клюшки делали из толстой проволоки, они же очень хорошо годились для прицепления за борта грузовиков, и тогда долго ехали сзади на привязанных к валенкам коньках. Коньки привязывались довольно просто: толстой веревкой, через которую просовывалась палка, а потом закручивалось до плотной натяжки. Снега зимой было полно, поскольку я что не помню, чтобы все както убиралось. Просто машины накатывали колею. и все. Валенки дед научил меня подшивать тоже. Брался толстый войлок, вырезался по подошве и пришивался дратвой. Это просмоленая толстая нить, на конце которой накручивалось нечто ввиде ктитового уса. Шилом протыкал дырочку и поехали. За день управлялся. Это уже потом появились калоши с их кошачьим блеском, но я их терпеть не мог. У шинели было одно огромное преимущество: она была широкая. Первое, что я сделал, так это прорезал карманы. Приходишь не рынок, руки в карманах, а сам из под полы тыришь с прилавка. Никто даже и предположить не мог, что это моих рук дело, поскольку было абсолютно не видно. Во всяком случае ни разу не попался. Это уже потом, когда все стали повзрослее, то диапазон наших "подвигов" расширился. Сейчас конечно стыдно, но нужно понять то время, когда постоянно хотелось есть, а в доме было "хоть шаром покати". На еду особо и денег не было, да и продавали все по карточкам, которые еще не всегда можно было отоварить. Очереди за мукой были страшные. Записывались и стояли с вечера, у каждого был чернильным карандашом(активистами из той же очереди) на ладони написан номер, что и неукоснительно и слблюдалось. Каждый час проводилась перекличка:отошел куда и все - выкидывали из очереди без всяких возражений. И так стояли всю ночь, а утром могли муку и не привезти(бывало и такое). Так я однажды и заработал вопаление легких, поскольку замерз, как собака. В 1947 году карточки отменили, но продуктов больше не стало: полки магазинов зияли пустотой. Вы не поверите, но продукты в магазинах появились только при Хрущеве, да и то не сразу. Помню, когда переехали в Кузминки, там рядом было несколько продовольственных магазинов и кулинария. Был и магазин "Колбасы", в котором было три сорта сырокопченой колбасы, и несколько сортов полукопченой и вареной. Особенно нравился сырокопченый окорок и ветчина. А в знак особой гордости на прилавке стояла большая банка с черной икрой, и из нее торчала ложка. И сытые и румяные продавщицы, у которых на каждом пальце было по кольцу или перстню. Но это будет еще в далеком "потом", да и то ненадолго, поскольку Хрущев своими экспериментами довел до того, что стали проблемы с хлебом и в него стали добавлять кукурузную муку, а на утро этим батоном можно было забивать гвозди. И опять начались очереди за мукой, с руганью и мордобоем. Вскоре стали закупать муку в Канаде. Вот тогда и появились "Ситники" из великолепной белой муки, да еще с корочкой по всей внешей оболочке. Ну а пока были голодные послевоенные годы. С ранней весны, когда по нашему переулку(Кривогрузинский, затем переименовали в Обуха) начинал течь ручей от талого снега, то по нему пускали самидельные кораблики( кто во что горазд). Ручей превращался в огромную лужу на стыке с улицей Чкалова. Вот тут было раздолье. Намокали вдрызг, но мать считала, что я таким образом закалялся. Сушились на батарее, расположенной на площадке между этажами, с полукруглым окном на улицу. Однажды, когда запихивали за ботарею чьито батинки, оттуда начали падать скомканные деньги. Видимо ктото спер и затырил. Подозреваю, что это Леня Райк, который с нами не общался вообще и пробегал мимо с бешенной скоростью, потому как понимал, что мы ему обязательно накостыляем. Сначала отпихивали друг-друга, но потом решили поделить поровну. Сходили на Курский вокзал, в буфет, наелись до отвала, набили полные карманы конфет. Остальное я с гордостью отдал матери. За что опять был выпорот, но деньги остались дома. Летом катались на корыте в котловане, наполненным водой, который располагался слева от нашего дома, на углу с улицей Чкалова( в последствии дом высшего состава МГБ). Котлован вырыли еще до войны, потом естественно все приостановили. Во время войны туда попала бомба и он заполнился водой. Там мы и разыгрывали морские бои. Когда начали строить этот дом, то появились и пленные немцы. Их особо и не конвоировали, поскольку бежатьим было некда. Страна огромная, далеко не убежишь, все равно поймают, со всеми вытекающими. Ходили они вечно голодные, но мастеровитые были мужики. Они делали всякого рода игрушки и выменивали у нас за хлеб. Тогда я выучил первое слово по немецки - камрад. Ходили в кино, в "Колизей" и "Аврору". По началу крутили трофейные( но почемуто сплошь американские), затем "Подвиг разведчика" и первый цветной "Падение Берлина".Это был сериал, котрый я смотрел несколько раз. Денег на билеты не было, но мы всякими способами все равно проникали в зал. Ну и конечно постоянная игра в футбол, где я почти всегда был вратарем. Однажды я решил отличиться и на спор спрыгнул с крыши деревянного особняка, расположенного рядом с нашим домом. Тогда, живший в этом доме пожилой мужик - фотограф нас сфотографировал перед этим( это было мое первое групповое фото, да и вообще первое, не считая снимка в полугодовалом возрасте). При приземлении я стукнулся башкой о землю и получил свое второе сотрясение мозга. Этот мужик и отнес меня на руках домой. Года три спустя я получил еще одно сотрясение мозга. Времена были суровые, от "больше трех не собираться", статья за недоносительство( с широким диапазоном репрессивных мер, порой даже непонятно за что) и прочие разного рода "нельзя". И вдруг началась эпопея с голубями. Пришел участковый к нашей голубятне и начал расстреливать голубей прямо в воздухе. Я конечно, от дикой обиды, швырнул в него камень и бросился бежать, да так резго, что ударился головой о дерево. Ребята постарше меня отбили и отнесли домой. Мать вообще думала, что я стану каким нибуть инвалидом, но все опять обошлось. Видимо башка была крепкая. С другой стороны от нашего дома находился двухэтажный кирпичный особняк, в который понаселилось огромное полчище татар, которые понаехали в Москву после войны. Они, как правило, устраивались на работу дворниками, ну уж потом разползались по разным работам(как говорится: начали пускать круги). Многочисленные дети у них были конечно "полные отбросы", да еще плохо знавшие русский язык. С ними у нас шла многолетняя настоящая война. Их было больше, но мы брали нахрапом и организованностью. Но нужно отметить, что в те годы небыло никакой поножовщины. С ножами ходили только блатные урки. Но их бысто всех пересажали. Чистили, я вам скажу, Москву капитально. Справа от нашего дома , на углу тойже улицы Чкалова, находился дом среднего звена МГБ, жителей которого мы звали "нквдешниками (по старому названию "конторы"). С их парнями у нас был холодный нейтралитет. Ну с нашей стороны всетакт побаивались их семеек, а с их стороны явно ощущалась некоторая боязнь "наших подвигов", поскольку мы были та еще шпана. Что запомнилось особо по их части. В декабре 1947 года была проведена денежная реформа. При перерасчете зарплаты деньги обменивались таким образом, что зарплата оставалась без изменения. По вкладам в Сбербанке суммы до 3 тысяч рублей обменивались также один к одному, по вкладам от 3 до 10 тысяч рублей было произведено сокращение накоплений на одну треть суммы, по вкладам в размере свыше 10 тысяч рублей изымалась половина суммы. Те же, кто хранил деньги дома, при обмене получил один новый рубль за десять старых. При чем на все-про все отводилась неделя. Но у жителей этого дома, которые с "горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками" денег было немерено, одного конфиската было столько, что некоторые квартиры походили на музеи. Естественно столько натыренных денег они даже показать не могли, поэтому все выбрасывалось, пачками, в наволочках и коробках на помойку. Мы естественно это дело усекли, стали выгребать их помойки, ну а потом долго резались в карты, все равно это ведь был уже мусор( с иллюзией денег). От этой реформы пострадал один из бабкиных родственников. Дело в том, что от такой "сладкой жизни" многие их центральной России рванули сразу после войны в Западную Украину. Страна ведь была разорена, многим даже негде было толком жить, а там сохранился довольно высокий уровень жизни. Многие из родственников и знакомых подались туда еще в 1946 году, продав все, что могли и покупали там дома или квартиры(покупали очень дешево, поскольку многие вообще пустовали, т.к. еще с 1944 года, после очередного "освобождения" народец основательно почистили, выслав в места "не столь отдаленные"). Так вот, этот родственник в конце 1947 года продал свой дом в деревне и подался с семьей в Станислав, ну а по дороге случилась реформа, и стало у него денег в десять раз меньше. На них он смог снять только одну комнату на всех, а через два года умер от сердечного приступа. В Станислав я с бабкой ездил летом на откорм. Никогда не забуду свой первый приход на рынок, где все ломилось от изобилия. Почему то особо врезалось а память то, что на большом листе лопуха лежало, и светилось на солце своей желтизной, сливочное масло. А запах был такой, что кружилась голова. Жизненный уклад "западенцев" долго не трогали,никаких колхозов не было, поскольку днем еще было некоторое подобие советской власти, а по ночам она переходила к так называемым "бандеровцам". Практически каждое утро начиналось с траурной музыки, это на "полуторке" с откинутыми бортами везли очередного убитого нашего офицера. Трудно было с ними бороться. Вроде мужик пашет в поле, а у него автомат лежит в борозде. И не знаешь, свой он, или враг. Так продолжалось гдето до 1954 года(с переменным успехом). Местное население конечно не любило вновь прибывших, со всеми "вытекющими". Однажы и я "попал". Шел по дороге к речке, а на встречу мне несколько парней , гдето моего возраста. Меня спросили кто я такой, но я,с дуру, и сказал, что москвич. Ну раз москвич, то толкнули меня в спину, я и улетел в воронку от снаряда, наполненную водой. Плавать я не умел, поэтому чуть не утонул, выбрался, цепляясь за все, что можно. А их и след простыл. Ну а сам Станислав(сейчас он Ивано-Франковск) мне очень понравился. Зеленый, дома красивые и все увиты плющем и диким виноградом, в том числе и многэтажные. Запомнился костел возле рыночной площади, возле которго на выходной устраивалось "шапито". Так вот там, однажды два умельца пели песенку:" ...и страшен их атом лишь малым ребятам....и т.д.". Дом дяди Миши, который они купили, был последним на улице, дальше начиналось поле. А чуть в далеке был аэродром.Во дворе был довольно большой яблоневый сад, где я проводил много времени. Там же я научился и кататься на велосипеде. Но в основном у меня был постоянный пеший маршрут: идя по Волченецкой нужно было скорее проскочить дом, где жили цыгане, далее, пройдя туннель под железной дорогой, залезть на мост и поглазеть на поеда. Далее, по центру города, дойти до рынка, зайти в магазин "Семена", где работала родственница Клава, и набить карманы тыквенными семечками, сесть где нибуть в укромном месте и лускать их, наблюдая за жизнью вокруг. Далее путь лежал в мастерскую, где варил мороженое дядя Миша. Там мне перепадала целая литровая кружка сливочного мороженого. Вообщем "полны трусики радости". Туда мы ездили года три подряд, что вообщем то здорово подкрепило здоровье. В 1950 году я снова побывал в Западной Украине, в горде Коломыя. Случилось это так. Деду надоела бабкина опека, и он уволившись свалил из дома, осев в Коломые. Без него жизнь вообще стала "труба", вот бабка, взяв меня для моральной потдержки, отправилась туда. Надо сказать, что дед меня довольно сильно любил, поэтому долго не сопротивлялся и бысто вернулись в Москву. Коломыя мне запомнилась тем, что весь центр города был местом запустения, эдакая груда развалин из белого камня. Дело в том, что немцы, отступая, загнали туда всех еще оставшихся в живых евреев, и взорвали. туда все боялись даже заходить, поскольку оттуда веело каким то ужасом. А сам город не запомнил, только жилье деда. Помещение прямо при фабрике, где он работал. Большое и светлое. Далее меня возила бабка в Каменку на Днепре, немного южнее Никополя, на впадении реки Быстрицы, на ее левом высоком берегу. Помню, что плыли аж от самого Запоржья на какой то лайбе с мотором, а рулевой, он же и капитан и матрос, постоянно ел вишни вместе с косточками, и говорил, что так вкуснее. Я глазел по сторонам и впечатлялся увиденным. Затем от Никополя до Каменки на катере(типа трамвайчика). Дома были мазанки, но чистые и просторные. В прилегавших к дому участках были фруктовые сады и огороды. Видел однажды процесс постройки дома. Делают каркас из ивовых прутьев, переплетая их , зацепляя вокруг столбиков. Делают ограждение, типа огромного корыта, и там сообща с соседями и родственниками месят ногами глину с навозом, ну а потом набрасывают на прутья, затем ровно размазывают. Крыши, как правило, соломенные. Здесь я и научился плавать. Однажды меня вытолкнули из лодки в воду и велели барахтаться, и через минуты две я уже поплыл. Ну а дальше было уже легче, а главное в удовольствие. Народ здесь ходил, в основном, босяком. Об их уровне жизни я тогда вообще не задумывался, но одевались все довольно бедно. Но нам жилось довольно неплохо. Напротив нашего дома, на самом обрыве перед рекой, стояла молочная ферма, где всегда можно было поживиться молоком. Иногда переподало и мяса(но это бабкины дела). По пути на речку проходил мимо фермы, где порой, в обеденный перерыв, на башне немецкого танка, наполовину уже вросшей в песок, сидели молодые румяные и сисястые девки, смачно уплетающие белый хлеб, запивая его молоком. Переправляясь на лодке на другой берег(там была низина, плавни) ловили рыбу. Ее было столько, что покрывалось все дно лодки. Через жабры продевали спичкой нитку(получалась эдакая гирлянда) и относили домой. А главное - было полно фруктов. Вдоль дороги к центру поселка, по обоим сторонам , росли абрикосы и вишни. Бери сколько хочешь, пока не лопнешь. Потом в Москву брали два пятилитровых бидона с вареньем и мешок абрикосовых косточек. А с другой стороны поселка были необъятные, до самого горизонта, арбузные поля. Когда они созревали, то я наедался до такой степени, что спал с открытыми глазами в полуобморочном состоянии. Здесь я и получил в глаз песчаным камнем, когда швырялись друг в друга с мечтными парнями. Бабка срочно отвезла в Никополь к ученице Федорова, которая там работала, которая и определила, сто у меня треснул хрусталик, с небольшим кровеизлиянием. Глаз промыли какимто раствором, прописали капли, и я ходил недели две с завязанным глазом, смахивая на юного пирата. На этот раз все обошлось. Но в любом случае от Каменки остались только лестные воспоминания, поскольку там я от души накупался, назагорался, и от души наелся фруктов. Потом были пионерские лагеря от материной работы, но тут, кроме отвращения, вспомнить нечего. А с 16 летнего возраста, когда получили садовый участок, то впряглись с дедом в сельхозработы работы и благоустройство жилья. Отсда и познания в сельхозработах строительствеОдевали меня довольно прилично, поскольку мать и бабка хорошо шили. Я не в курсе, где они доставали довольно приличные куски материи, но из них им удавалось сварганить для меня одежду. Ну а поскольку я довольно быстро рос, то приходилось это делать довольно часто. Ну а на заказ они не шили, и это меня прилично удивляло. Был бы дополнительный заработок. Чтобы закончить со всеми оставшимися сотрясениями мозга, расскажу сразу. Еще одно получил тогда, когда, в очередной раз, попал в милицию. Меня там так трахнули об стену, что я потерял сознание. Они же и вызвали скорую. Долго лежал, потом мучали головные боли не мог ни читать, ни писать, ни вообще сосредоточиться. Пришлось пропустить целый учебный год, поэтому школу закончил только в 18 лет. Затем еще одно получил, когда уже стали шлендрать на танцульки в сад им. Баумана ("садик Б." Тут понятно, что имелось ввиду). Танцплощадка находилась на возвышенности, куда вела лестница, а внизу находилась милицейская будка. Гдето чегото не поделили, и меня под "белы рученьки" подвели к краю лестницы и треснули в лоб портсигаром(носили такие узкие-женские, вместо кастета). Ну я и скатился вниз, ударившись башкой как раз о милицейскую будку. Опять со всеми вытекающими последствиями. Последний раз было, это когда был уже женат. Пошли с женой в магазин, был сильный гололед, на склоне я подскользнулся и сильно ударился затылком. Да так, что на несколько часов отшибло память. Ну и опять три недели на больничном. Но постепенно все приходило в норму, просто долгое время не мог заниматься более полутора часов: начинала болеть голова и все плыло перед глазами. Но школу закончил(правда освободили от экзаменов), ну а далее и все остальное, совмещая работу и учебу. В несколько ином плане случилась и еще одна неприятность. На Курском вокзале зимой, перелезая через забор, нога соскальзнула и я, со всего маху, проткнул себе ногу пикой от забора. Хорошо, что один военный перетянул мне ногу ремнем, пока ждали "скорую. Кровищи было столько, что кроме брюк пришлось потом выбросить и пальто, насквозь пропитанное кровью.Потом долго лежал в коридоре "Склифа". Уже на операционном строе сказали, что мне придется ампутировать ногу. И тут, спасибо ассистенту хирурга, когда уже после того, как начали резать поперек ноги мякоть он заметил, что артерия цела, на что и обратил внимание хирурга. После этого почистили рану, зашили огромный разрез(на пол ноги), после чего еще пару недель пролежал, опять же в коридоре, в хирургическом отделении. После долго не мог толком сидеть на жестком, поскольку при разрезании задели и нерв. Из-за всех этих дел мне давали отсрочку от армии, ну а потом, когда я переехал в Кузминки, обо мне вообще забыли(видимо потеряли карточку учета), чему я был очень рад, поскольку каждый год приходилось проходить медкомиссию. Вот такая была "невезуха". Теперь об учебе. Ну это "песьня". В 1947 году меня определили в 399 школу, что в Зарядье. Мать отвела меня только в первый день, дальше я ходил сам, без сопровождения: вдоль Яузы, всего минут десять. А зимой по ул. Обуха до Николоворобьинского переулка. Он настолько был крутой, что зимой по нему не ходили машины, зато очень было удобно, подложив портфель под задницу, съезжать по укатанной горке прямо к школе. Райончик там был "мама не горюй". Старые, патриархальные дома, полуразвалюхи, перенаселенные по "самую завязку". Ну и контингент был соответствующий. Школа выделялась своей монументальностью, наверняка была построена еще до революции. А напротив нее был Суд. Всех нас преподаватели, иначе как зарядьевские твари и не называли. И это еще были ласковые слова. Шпана мы были вообще отвязная, неуправляемая абсолютно. Что только мы не вытворяли. Положить кнопки на стул преподавателю, это еще цветочки. По дороге в школу вылавливали гондоны (крючком) из Яузы(они как раз приплывали к утру от Измайловского парка) и клали их на стол преподавателю. Разжевывали промокашку и запихивало ее в патрон для лампочки. Она минут за 15 просыхала и свет гас. Поскольку перед входом в класс всех периодически обыскивали, то рогатки с собой не брали, а запихивали в рот резинку, а потом, обвязав вокруг пальцев стреляли. На перемене, когда видели, что когото из машины конвоируют в Суд, вставали на окна и ссали вниз. Поскольку в лестничных пролетах оставались шахты от лифтов, то в переменки все лазали по решетчатому ограждению вверх - вниз, особенно курильщики, за которыми гонялся завуч "Папа Гена". Поймав курильщика он зажимал окурок в ладони провинившегося и вел через весь коридор к себе в кабинет. Порой ладонь даже дымилась. Но за курение полагалось стоять у него в кабинете у стенки часа два нешевелясь. Пошевелился - еще добавлял срока. Но он был не единственный такой садист. Большинство учителей были только что демобилизованные, прошедшие войну, и потому с нарушенной психикой. Запомнился преподаватель истории. Когда его доводили до "белого каления", то он швырял указку над головами учеников(кто не успел пригнуться, тот сам виноват), она ударялась толстой стороной о противоположную стену и отскакивала к нему опять. Видимо он считал это "высшим пилотажем". Вообщем каждый имел своих "тараканов в голове". В ответ мы писали всякие скрабезности на доске, а порой вырезали их и ножиком. Дрались классом на класс очень часто, порой безпричинно, просто отстаивая свое верховенство. Наказывали всех нещадно. Поскольку со второга класса я учился во вторую смену, то провинившийся класс оставался сидеть за партами так, чтобы видны были руки, порою часа по три, а учитель в это время сидел за столом и читал. Тогда домой приходил гдето часов в 10 вечера. Учились все плохо. Отличники появились, когда в школу влился контингент из построенной высотки не Котельнической набережной. Там вначале поселились только сотрудники МГБ, ну и детки их были соответствующего воспитания. Они пытались влится в наш "славный коллектив", но, в основном, держались всетаки обособленно. Запомнилась фамилия одного - Милов, которая и сейчас на слуху. Наверняка его сынок сейчас изображает из себя дисседенствующего экономиста. Так вот однажды мы побывали у него дома. Куда мы собирались я уже не помню, но он сказал, что зайдет домой и поест. Дом этот - конечно дворец, по сравнению с нашими зассанными и сто лет не ремонтируемыми подъездами. В дверях швейцар, на мраморном полу ковры. Стены тоже из мрамора, со всякими "притензиями". Но вот квартира у него была довольно тесная. Но не в этом дело. Зайдя на кухню он залез в холодильник(который я увидел вообще в первый раз), достал масло и красную икру, все это намазал гусо на белый хлеб и жрал с улыбкой, даже нам и не предложив. А мы смотрели на это и, лично у меня, все кипело внутри от "пролетарского гнева". Как же мы его ненавидели в этот момент. Как мне кажется позже до него чтото дошло, потому что больше к нам он не подходил. Был ли у нас урок физкультуры я не помню, может вообще не было. Зато был урок военной подготовки: маршировали в основном. Это уже потом, когда перевели в женскую школу, то стали ходить в тир на Ногина, который находился в подвале углового здания. Подозреваю теперь, что это ранее было расстрельное помещение, коих в Москве вокруг Лубянки было полно. Начиная со второго класса, каждый год сдавали экзамены. Было их по 6-8 штук. Сильно напрягало и нервировало. Самое удивительное, что на следующий год эти экзамены отменяли, пока не оставили только в 7 и 10 классах. Но нам, в этом плане, не повезло. То, что не смог усвоть за весь учебный год, никогда не выучишь за неделю до экзамена, поэтому изготовляли всякого рода шпаргалки. Особой популярностью пользовались "гармошки". Учителя все прекрасно понимали и поэтому не злобствовали. Но школу я ненавидел с самого первого класса. Вся эта дисциплина, муштра и навязчивя прививка идеологии просто бесили. Не могла моя свободолюбивая натура смириться с этим. Тем более учителя, особенно в старших класах окружали себя любимчиками(вроде как кружки по интересам), а на остальных им было наплевать. Для меня исключением была наш классный руководитель(в старших классах), учительница по физкультуре Галина Петрововна, которая опекала меня и не давала сожрать окончательно. Математику и физику я любил, по рисованию и затем по черчению был вообще первым, и на этих уроках вел себя сносно, на остальных уроках, обосновавшись на задней парте, вытворял черте чего. Дело дошло до того, ччто химичка мне сказала, чтобы я на ее уроки не ходил, она мне и так поставит тройку. На чем и сошлись. После этого, выйдя на улицу, я разбил стекло в этом классе. Уже после школы сильно полюбил историю, в основном период с 1900 по 1950 годы, и не только в Росси, но и в Германии, Италии и Франции, в чем и прилично преуспел. Параллельно и историю развития военной техники, особенно корабельной. Но это все будет еще потом. А пока была собачья жизнь(а гдето вообще хуже собачьей). Бабка мне давала с собой в школу бутерброд из белого хлеба, намазанный маслом и посыпанный сахаром. Видимо считала, что это деликатес. Но меня от него сколо стало тошнить и я отдавал его приятелям. Они тоже со мной делились чемто. Каждый учебный год начинался с того, что учителя велели раскрыть учебник на такойто и такойто странице и зачеркивать такието и такието имена, поскольку кажды год появлялись все новые и новые "враги народа". В пионеры меня приняли во втором классе, так получилось, что сразу назначили звеньевым. Вся эта общественная нагрузка мне надоела уже через месяц и я , сорвав с рукава нашивку, завязал надолго игры в активуйничество. Последний раз я попался на этом чисто случайно уже взрослым. В комсомол я вступил перед самым окончанием школы(по объективным причинам, что называется для анкеты). В 1965 году меня уговорили стать комсоргом цеха, пообещев должность начальника мастерской( что через год и выполнили). Но недвухмысленно намекнули, что пора вступить и в партию. Не знаю каким образом, но видимо за какието достижения, я наряду еще с группой работников, попал на прием в Горком Партии на прием. Там, после часа говорильни, был закатан огромный банкет, где упившийся в стельку Гришин вдруг сказал:"Нам умные не нужны". На следующий день я устроил перевыборы, отказавшись от комсомольской работы, и сказал, чтобы ко мне с никакими партиями больше не приставали. Со всем этим было покончено раз и навсегда. так я дальше и рос по служебной лестнице беспартийным. И вы знаете - получалось, как ни странно. Но а о работе должнао быть отдельное повествование. Работа для меня вообще была смыслом жизни, поскольку была всегда спутником моих интересов, где я шаг за шагом приближался к заветной цели - стать заметным звеном в развитии отечественного кораблестроения. И посвятил этому сорок лет своей жизни, находясь на разных должностях. Но и потом, выйдя на пенсию, посвятил себя публикации накопившихся материалов(собираемых большей частью нелегально). Последнее время очень сильно помогает Интернет. Опубликовав шесть работ(одну в США) считаю, что прожил не зря.
ansokolov39) wrote, 